Есть у моих детей такая игрушка – заводной паровозик. Очевидно, ее создатель мечтал изобрести вечный двигатель… Но получился только паровозик. И если его завести, он будет трещать и перемещаться так настойчиво, что ты устанешь и уйдешь…
Жрать у моих ребятенков таковая игрушка – заводной паровозик. Очевидно, ее демиург грезил изобрести бессмертный двигатель… Однако вышел всего паровозик. И если его завести, он будет трещать и перемещаться настолько напористо, что ты выдохнешься и смотаешься. А он будет продолжать движение.
И ему все равновелико, что пути уже кончились – он будет кататься по полу, а впоследствии долго-долго дребезжать, упершись в стену.
Настолько вот, я и жрать тот самый Паровозик, какой взворотил на свои рамена столько итого неодинакового, неподъемного и ненужного, что, того гляди, сойдет с рельс. Однако доколе не сходит, а лишь временами притормаживает. Неудивительно, что я сконцентрировала вкруг себя людей, похожих на меня саму. А возле с ними комфортно ощущают себя те, кто боготворит кататься. Однако боязно не боготворит ничего возить.
Глядя на себя, глядя на своих измотанных, я опамятовалась к выводу, что наступил-таки момент, когда надобно что-то предпринять для безотлагательного изменения ситуации. Иначе мы все затеряем дружок дружка навек.
Итак…
Знаю я одного изумительного человека, какой обладает уникальной способностью отключаться. Даже во времена, когда бытие ее превращалась в кромешный геена, она опамятовалась на дружелюбную, выпивала шампанское и оскалялась. Не заливалась, а оскалялась всего. И, глядя на нее, всякий кумекал свое. Люд со жестокий душой кумекали ахово: «Давай воот, ликует в подобный момент!». Люд с добросердечной – важнецки кумекали, не пряча восхищения.
А у Паровозика давя не жестокая и не добросердечная, а самая дюжинная. Потому он никак не кумекал. Попросту сидел и грезил о том, дабы кто подкрался и стукнул его по котелке. Не насмерть, а легонько. Настолько, дабы научиться этой уникальной способности вырубаться – изгонять назойливого дьявола из своей головы. Или алкая бы вынудить его замолкнуть на времена. Паровозик должен позволять себе минуты сладкого бездельничанья, даже когда вкруг него, будто говорится, дым коромыслом…
Какой механизм бойче изнашивается?Тот, какой деятельно используется. Еще аховее тому, кто используется деятельно и неаккуратно. А потому Паровозику нужно научиться использовать себя по направлению. И не позволять ездить на себе кому угодно, когда угодно и сколько угодно. Облегающие – люд башковитые, и большинство из них совсем-совсем для Паровозика чужие. А значит их изначально не интересует, воздушно ли ему тащить свою таскаю и будто длительно он еще сможет барабанить колесами. Однако они с отрадой подкинут ему собственный груз, если завидят, с каким рвением он. А они непременно это завидят. Потому что особенно таковских разыскивают.
Однако не облегающие жрать самое великое жестоко на пути. Все беды Паровозика происходят от него самого, его, нежелания дожидаться и бессмертного недовольства собой. А потому в всякой житейской ситуации ему попросту необходимо найти самое основное решение, откликнувшись на проблема: «Что будет если…?» И отдаленнее представить поганейший вариант развития событий, в каких он участвует. И чем конкретней он представит себе последовательность своих деяний и выхода из тупиковой ситуации, тем менее гнетущим будет его ожидание и не таковскими дохлыми любые новости. Однако величаво: покумекать о самом поганейшем вытекает лишь единожды. Иначе конструктивное девало рискует стать деструктивным.
Давай, и наконец, правило четвертое, ранее не учтенное: нельзя взирать недюжинно под ноги – это излишне тоскливо, надобно непременно взирать по сторонам. Ведь самое прекрасное, будто правило, остается в сторонке незамеченным. И проехать мимо означает проворонить что-то больно важное… А мне величавое пропускать давай никак невозможно.
Потому что я не бронепоезд «Железняков». А итого лишь капельный паровозик из Ромашково.